( отрывок из книги Л.Рейнхарда "Трансформация" )

В действительности каждый из нас, как единственный творец своей вселенной, является Богом, и из-за того, что мы создаем все, любая вещь так же важна, как и другая. Когда мы полностью прикасаемся к тому, что уже есть, и принимаем то, что есть, как более важное по сравнению с тем, чего нет, все игры заканчиваются. Нечего делать, некуда стремиться, все и так хорошо. Один парень сказал в поэме, посвященной просветлению, которую он написал после сатори: «Как великолепна чашка чаю!»

Мишель улыбается, отхлебывает из термоса, и корчит гримасу пьяного удовольствия, затем хмурится.

– Но нам, Богам, наскучивает это совершенство, продолжает он, – поэтому мы всегда кончаем тем, что претендуем, что что-то, чего нет, что более важно, чем то, что есть, и начинается игра. Как только мы с вами решим, что находиться у доски более важно, чем находиться там, где вы сейчас, мы можем устроить гонки. Пока мы сидим и чувствуем свое совершенство, полностью осведомлены, что являемся Созидателями, все так же важно, как и другое. Делать нечего, играть не во что, и мы можем некоторое время сидеть в экстазе и рассматривать свои пупки. Но нам становится скучно. Мы решаем снова начать играть. Я добегу до сортира быстрее тебя, говорю я, – и игра начинается. Когда мы начинаем играть, мы снова на вагонетке.

Я смешной человек. Они меня называют теперь сумасшедшим. Это было бы повышение в чине, если б я все еще не оставался для них таким же смешным, как и прежде. Но теперь уж я не сержусь, теперь они все мне милы, и даже когда они смеются надо мной — и тогда чем-то даже особенно милы. Я бы сам смеялся с ними, — не то что над собой, а их любя, если б мне не было так грустно, на них глядя. Грустно потому, что они не знают истины, а я знаю истину. Ох как тяжело одному знать истину! Но они этого не поймут. Нет, не поймут.

А прежде я тосковал очень оттого, что казался смешным. Не казался, а был. Я всегда был смешон, и знаю это, может быть, с самого моего рождения. Может быть, я уже семи лет знал, что я смешон. Потом я учился в школе, потом в университете и что же — чем больше я учился, тем больше я научался тому, что я смешон. Так что для меня вся моя университетская наука как бы для того только и существовала под конец, чтобы доказывать и объяснять мне, по мере того как я в нее углублялся, что я смешон. Подобно как в науке, шло и в жизни. С каждым годом нарастало и укреплялось во мне то же самое сознание о моем смешном виде во всех отношениях. Надо мной смеялись все и всегда. Но не знали они никто и не догадывались о том, что если был человек на земле, больше всех знавший про то, что я смешон, так это был сам я, и вот это-то было для меня всего обиднее, что они этого не знают, но тут я сам был виноват: я всегда был так горд, что ни за что и никогда не хотел никому в этом признаться. Гордость эта росла во мне с годами, и если б случилось так, что я хоть перед кем бы то ни было позволил бы себе признаться, что я смешной, то, мне кажется, я тут же, в тот же вечер, раздробил бы себе голову из револьвера. О, как я страдал в моем отрочестве о том, что я не выдержу и вдруг как-нибудь признаюсь сам товарищам. Но с тех пор как я стал молодым человеком, я хоть и узнавал с каждым годом все больше и больше о моем ужасном качестве, но почему-то стал немного спокойнее. Именно почему-то, потому что я и до сих пор не могу определить почему. Может быть, потому что в душе моей нарастала страшная тоска по одному обстоятельству, которое было уже бесконечно выше всего меня: именно — это было постигшее меня одно убеждение в том, что на свете везде все равно. Я очень давно предчувствовал это, но полное убеждение явилось в последний год как-то вдруг. Я вдруг почувствовал, что мне все равно было бы, существовал ли бы мир или если б нигде ничего не было. Я стал слышать и чувствовать всем существом моим, что ничего при мне не было. Сначала мне все казалось, что зато было многое прежде, но потом я догадался, что и прежде ничего тоже не было, а только почему-то казалось. Мало-помалу я убедился, что и никогда ничего не будет. Тогда я вдруг перестал сердиться на людей и почти стал не примечать их. Право, это обнаруживалось даже в самых мелких пустяках: я, например, случалось, иду по улице и натыкаюсь на людей. И не то чтоб от задумчивости: об чем мне было думать, я совсем перестал тогда думать: мне было все равно. И добро бы я разрешил вопросы; о, ни одного не разрешил, а сколько их было? Но мне стало все равно, и вопросы все удалились.

Достоевский Ф.М. «СОН СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА»